Н.Н. Бородина, Л.И. Васильев, З.И. Клементьев, В.И. Суслова

В августе 1939 г., когда будущие студенты съезжались в Томск, они были озабочены проблемами, обычными для начинающих учиться вдали от дома. Все начиналось весьма прозаично.

Вспоминает Лев Иванович Васильев: «Мы приехали с Колей в Томск одним поездом. Вышли из вагона — на вокзальной площади татарин с арбой, подзывает нас, предлагает подвезти вощи. Набралось несколько желающих, положили свои нехитрые пожитки на телегу — и пошли, держась за высокие борта арбы, к университету через огромный пустырь, отделяющий вокзал от города».

Возможно, это покажется кому-либо преувеличением, но, думается, что сам Томск с его строгим обликом старого сибирского города, с его тогдашней тихой провинциальностью и скрытой от беглого непристального взгляда красотой, наложил определенный отпечаток на университетскую жизнь Николая Яненко, приехавшего из самой «столицы Сибири», как тогда вполне официально именовался Новосибирск (в нем были даже посольства некоторых государств, например, Японии). Но объяснять особенности томского периода только сибирским колоритом было бы, конечно, неверно. Николай Яненко учился у конкретных преподавателей, и то, какие они были, определило в нем очень и очень многое.

Думается, что фраза Ньютона: «Я видел так далеко потому, что стоял на плечах гигантов», — в устах Николая Николаевича, часто повторявшего ее, звучала не только признанием заслуг своих великих предшественников в области любимой науки, по и глубокой признательностью своим учителям. Среди них преподавателям Томского университета принадлежит особое место. Они учили в тяжелейших условиях военного тыла и учили блестяще. Один из них — Захар Иванович Клементьев, человек интереснейшей судьбы, рассказывает о своем ученике.

Однако вернемся в Томск суровой военной поры.

Рабочий день студента Николая Яненко начинался в 7 утра — он час, до ухода на лекции, учил французский, — и кончался в 1 ч ночи — еще час перед сном он отдавал английскому.Читальный зал университета закрывался в 11 ч вечера — наверняка, студент Яненко был одним из последних, кто его покидал. В эти годы он словно бы потерял свою общительность и не водил знакомства практически ни с кем, кроме старого друга Левы Васильева. Но разговорчивый, живо рисующий картины нелегкой молодости Лев Иванович Васильев о томской жизни своего друга сказал только несколько фраз: «Отличался от всех»; «Занимался очень много».

Чем же объяснить причины строгого томского отшельничества, этой замкнутости, граничащей с суровостью, этого отречения от мира своих сверстников, недавно таких близких и нужных?

Напряжение учебы? Да. Но в аспирантские московские годы ему приходилось, может быть, еще труднее. Тем не менее он был весел, общителен, полон шуток и доброжелательного юмора.

Трудные условия жизни? Да. Но он и не привык к легким, он просто не знал их. К тому же тяготы голодного и холодного тыла он увеличивал сам фантастической нагрузкой, с отличием окончив за три года полный курс обучения в университете и освоив самостоятельно еще другие области знаний, например, выучил два иностранных языка вдобавок к немецкому, который сдал на отлично за весь университетский курс сразу после поступления. Такое сознательное форсирование процесса учебы не могло объясняться только внешними факторами. Они для всех студентов того времени были более или менее одинаковыми. А жизнь у них и у Николая Яненко разнилась весьма сильно.

Итак, была в Николае Яненко какая-то особая отрешенность от мира его сверстников. Учеба для него стала единственным занятием в полном смысле слова, потому что он уже тогда, не обладая еще жизненным опытом, умел видеть дальше многих. Он знал, что ему будет отведено на учебу очень короткое время, потому что умел сопоставить факты и мог предчувствовать то, что набрало силу где-то далеко, громыхало все ближе и грозило грянуть прямо над головой — войну. Знал, что она не минует его. Знал, что потом возможности такой учебы не будет. Поэтому он и занимался сейчас с максимальным напряжением всех сил. Замкнутость и некоторая обособленность от сверстников были неизменными спутниками Николая Яненко в эти годы. Вот почему так скупы строчки их воспоминаний. Но собранные по крупицам сегодня они помогают нам воссоздать некоторые эпизоды студенческой жизни Н. Н. Яненко.

...Вот кучка студентов пробегает из корпуса в корпус. За малое время перерыва нужно пересечь некоторое пространство, промчаться по коридорам, найти аудиторию и занять места. Коля Яненко, уже не блиставшей никакими спортивными достижениями и забросивший даже футбол, в этом забеге впереди всех, прижимая одной рукой к груди стопку тетрадей и простую тонкую ручку, а в другой руке удерживая старую чернильницу- непроливайку. Вот он сидит на лекции — конечно, в первом ряду, ближе к центру аудитории — это его всегдашнее место, потому что видит он плохо, а пропустить что-либо не считает возможным. К тому же на днях, споткнувшись, уронил и разбил очки. Новые будут готовы не скоро. Но он ухитрился уцелевшее стеклышко обкрутить проволочкой, и поднося это подобие лупы к глазам, продолжает писать лекцию, хотя от напряжения уже побаливает голова.

Вот он стоит в очереди за пайком хлеба. Вряд ли он теперь перебирает карточки с иностранными словами — слишком холодно и нестерпимо хочется есть — но он занят серьезными размышлениями, которые не покидают его и по дороге домой. Уже взявшись за щеколду двери дома, он обнаруживает, что руки у него пустые — весь хлеб он съел сразу. А ведь намеревался собрать всю силу воли и, разделив паек на равные части, обеспечить себе завтрак, обед и ужин...

Страшная военная зима 1941—1942 гг. У Николая от недоедания и переутомления началась куриная слепота — с наступлением сумерек и до полного света он ничего не видит. Друзья помогают ему передвигаться, поддерживая под руки. Он продолжает заниматься в те часы, когда зрение с ним. Но дни совсем короткие! В это отчаянное время брат Шура приезжает из армии в отпуск на неделю. В офицерской столовой можно получить жареную печенку. Вместо Шуры это фантастическое по тем временам блюдо ест Николай — целую неделю! И зрение возвращается. Когда же сваливается в дистрофии, без сознания его университетский товарищ Степа Боровенский, у Николая хватает сил погрузить его на саночки и довезти до медицинского института, где можно было рассчитывать на помощь. Она поспевает во-время.

А уже летом 1942 г. Николай Яненко с отличием заканчивает Томский государственный университет. Получен диплом, где в графе «специальность» выведено: «учитель математики». Университетская жизнь была недлинной. Всего три года! Только годы эти особенные. Он будет вспоминать о них как о неповторимой, необыкновенной поре, когда молодые силы и невероятное упорство позволили ему в предельно сжатый срок выполнить программу-минимум — получить высшее образование. Высшее по самым высоким меркам. По тем, какие он сам себе назначил, а уже в то время никто не был к нему более строгим, чем он сам.

Как отличнику ему был предоставлен выбор: преподавательская работа в артиллерийском училище Томска или в селе, в таежной глухомани. Для Николая слова «город» и «голод» были в в то время сплетены неразрывно. Да и хозяйка его последнего студенческого угла советовала: «Езжай, Колюша, в деревню. Маму заберешь, заведете хозяйство — корову, огородик. Так и проживете. Что же здесь-то маяться». Слова старушки казались правильными. Кроме того, детские воспоминания о деревенской жизни вселяли надежду на возможность сосредоточенно заниматься наукой. Значит, решено — они едут в с. Северное.

Перед отъездом Николая из Томска к нему зашли проститься совсем уже немногочисленные товарищи по университету. Все чувствовали себя почему-то стесненно, неожиданная грусть мешала обычному оживлению, хотя никто, в том числе и сам Николай, не предполагал, что впереди его ждут еще более суровые испытания, другие университеты — фронтовые.